Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ) - Страница 18

— И вылезет татарин, — рассмеялся Костя, — и чо?

— Ну, я собираюсь косить под протестанта. Типа немца. И оттого в церковь не ходить, пост не соблюдать, да и вообще… В таком случае косо посмотрят — и всё. Будет давление, а может нет, насчёт перкреститься, но это так… факультативно. Опять же на странности поведения меньше внимания будут обращать. Ну, немец, нерусь, что с него взять?

— Логично, — сказал Костя, — мы уже пропалились. Надо было креститься на храм, когда его видно стало. А мы прощёлкали. Герасим на нас косился. Здесь многое вообще на автомате делают, а мы как белые вороны.

— Мля, — ответил Саша, — мы реально не православные. Даже и близко не стояли. Не, идея неплохая. Тогда надо хоть в одну дуду дудеть, что ли? Откуда мы прибыли.

— А откель бы не прибыли, всё одно. Никто не уличит. Ну, давай, что ли… из Австралии, что ли. Оттель, где кенгуры и евкалипты, — добавил Костя, — или с Гавайев. Русская ж земля была! В смысле будет. Главное, обтекаемо формулировать и не вдаваться в частности.

— Предлагаю всё-таки Русскую Америку. Непроверяемо в принципе, и слухи о той земле уже ходят. Дежнёв вон, в 1648 году будущий Берингов пролив открыл, о чём станет известно широкой публике только в 1737. А сколько таких, как он, ушло и не вернулось? Что мы о них знаем, и кто знает о них? На Аляске первые поселения русских были уже в 17 веке. Но там холодно. Хочу Калифорнию. — Слава выдохнул.

— А как насчёт документов? — спросил Саша.

— Нас по дороге обобрали лихие люди. Едва живыми мы вырвались из их цепких лап. Душераздирающая история, — с ухмылкой ответил Костя.

— Ни хрена себе, обобрали! — Саша кивнул на телегу с мешками и рюкзаками.

— Но мы же вырвались, — уточнил Берёзов, — с боем, так сказать, и трофеями. Благодаря своей силе, ловкости и незаурядной везучести. Ну и с божьей помощью, как без неё? Документы утопли в реке Яик вместе с вожаком разбойников Чапаем. Вообще, я лично намерен забить на всё, до тех пор, пока хвост конкретно не прищемят.

— Чем чудовищнее ложь, тем легче в неё поверят… — добавил Костя, — хоть религия и опиум для народа, но в церковь я завтра всё-таки пойду. Я вскорости грешить собрался, так мне надо будет где-то каяться.

Слава, как новоявленный протестант, разумеется, никуда не шёл. Сашу определили в некрещёные, но сочувствующие. По причине гибели от рук диких индейцев племени навахо православного священника отца Гермогена, окормлявшего паству в пампасах от верховий Сакраменто до мыса св. Луки, он так и остался некрещёным, отчего, якобы, ужасно мучился. Отсвет геенны огненной озарял его мрачное чело, и всё такое. Пусть отец Фёдор теперь работает, приводя в лоно церкви такого вот… непутёвого сына.

— Однако мы и засиделись, — сказал Слава, — всё самое интересное пропустили.

Уже оказались отворены ворота в усадьбу, и Глашка загоняет в стойло тупую корову, которая словно и не была целый день на пастбище, и мимоходом норовит прихватить кусок смородинового куста. Малые пацаны помогают втолкать в ворота пять овец и барана, которые оказывались ещё тупее коровы. По всему селу слышны выкрики хозяек, зовущих на место кормилиц, мычание, блеянье и общий шум. Пришёл и Герасим, ведя на поводу савраску, и видно было, что он умаялся сверх всякой меры. Плечи его согбенны, а походка шаркающая.

Шестерни времён крутились безостановочно, но как-то ещё не зацепили ребят, не втянули в своё коловращение. Они пока ещё были зрителями в зале, а на сцене разворачивалось действо непонятной им жизни. Пахота, сев, уборка урожая, покос, молотьба — всё было на своём месте, всему было своё время. Так же, как двести лет назад, так же, как и двести лет вперёд. Где-то там, далеко, столица, а в ней императрица и Сенат. Они там, думают, что вершат судьбы народа, а народ ничего не думает. Он просто работает. При любой власти, при любом строе, и будет так же работать и впредь. Феодалы, капиталисты, коммунисты… Как это всё далеко.

Вышел из конюшни Герасим, подошёл к бочке с дождевой водой, плеснул себе на лицо, сполоснул руки и утёрся подолом рубахи.

— Герасим, — окликнул его Костя, — ходи сюды.

Герасим подошёл и сдёрнул шапку, ожидая, чего же надо этим… непонятным. От непонятных всякого можно ожидать.

— На-ка, выпей пивка, — Костя протянул ему стакан, — да шапку не ломай. Садись.

Герасим осторожно пристроился на краешек лавки. Пригубил пива, потом выпил всё. Поставил осторожно стакан на стол. Костя налил ещё.

— Хорошо? — спросил он.

Герасим удовлетворённо загукал.

— Пей. Последний день гуляем. Скажи, ты можешь нас научить лошадь запрягать?

Герасим чуть не подавился пивом. В его голове никак не помещалась мысль, что кто-то не может запрячь лошадь. Костя правильно понял его мимику.

— Ну, так получилось. Там, где мы жили, не было лошадей.

Немой изобразил на лице недоумение. Как же люди живут без лошадей? Это что ж, есть места, где люди в дикости находятся? Но договорились. Вечером, немного времени потратить. Запрячь-распрячь.

— Вот и хорошо. Завтра, да?

Герасим помотал головой.

— Послезавтра?

— Гу-гу, — ответил мужик.

Подошла Анна Ефимовна, тяжело присела на лавку. Герасим снова вскочил.

— Иди, наколи дров на завтра, — приказала хозяйка, — и можешь идти.

Герасим ушёл, а Анна Ефимовна сказала:

— Не балуйте мне мужиков, а то на шею сядут. Вы что-то хотели от него? Так надо было сказать, я бы приказала.

— Так эта… — промычал Костя.

— Безлошадный он. Весной лошадь околела, так я свою даю. Батюшка ругается, конечно. А у него трое детей, и все девки. Так отрабатывает, чем может. А не дать лошадь — совсем в разор войдёт. У меня и так… — она махнула рукой и тяжело вздохнула, — даст бог, может к весне купит себе.