Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ) - Страница 32

Сама деревня стояла почти вплотную к лесу, лицом к Косте, и архитектура оказалась вполне себе лесная — глухие заборы, массивные ворота. Жители занимались углежогством да смолокурением, тем и жили. Пахать и сеять в тех местах было негде.

Костя добрался до ближайшего дома, постучал сапогом в ворота и проорал:

— Эй, хозяева! Есть кто живой?

Из-за забора неуверенно гавкнул кабыздох. Белка приподняла шерсть на загривке и рыкнула.

— Цыть, окаянна. И кого там принесло, — женский голос гостеприимства не сулил.

— Открывай, хозяйка, медведь пришёл, — ответил Костя, — драть вас буду, как сидоровых коз.

— Добрый день, — сказал он, когда ему приоткрыли калитку, — я ваш новый управляющий, от Ефим Григорича Романова. Мужики-то где?

— Так в лесу все, — растерянно отвечала хозяйка.

— Меня зовут Константин Иванович. Палатку поставлю возле леса, на лужайке. После вечерней дойки жду всех на сход. Бывайте здоровы.

Костя развернулся и пошёл. Баба смурно глядела ему вслед.

Разгруженных лошадок Костя отправил пастись, Белка бегала по кустам, осваивая новую территорию. Благодать. К вечеру потянулся народ. Вообще-то на сходах положено было быть только мужикам, но такое шоу никто пропускать не хотел. Костя немного для увеличения важности подождал, потом выполз к людям

— Здравствуйте, мужики, — начал Берёзов свою программную речь, — все ли собрались?

Мужики согласно загудели. Костя рассматривал толпу. Морды совершенно бандитские, заросшие волосом по самые уши, и зыркают гляделками.

— Ну хорошо. Меня зовут Константин Иванович, меня к вам послал Ефим Григорич Романов. Если есть грамотные, то вот бумага, можете прочитать. Грамотных нет? Отлично. То есть плохо. Старшой кто у вас? Нет старосты? Плохо. Тогда я вам скажу, что Ефим Григорич сильно серчают на вас. Да. Сто пятьдесят семь рублей, три алтына и две денги недоимок с вас. Вы тут случайно подумали, раз барин далеко, так у вас здесь началось райское житьё? Так я вам сообщаю, что те деньги я с вас получу. Или как? Или вы добром отдадите?

Толпа загудела энергичнее. Костя пресёк разброд и шатания, и приказал:

— Говорим по одному. Или один за всех. Вот ты, давай, начинай жаловаться, — он специально выбрал кого постарше.

Тот немедля и слёзно начал рассказывать про всемерное оскудение, на своё разорение, на безысходную нищету. Костя чуть не рассмеялся. Всё точь-в-точь, как Анна предупреждала. И почти теми же словами.

— По три коровы во дворе, это у вас нищетой называется, а? Ну-ка, сочините что-нибудь поновее.

Мужик начал с другого конца:

— Сараи углём забиты доверху, шестьсот кулей лежит и двенадцать бочек смолы. Выйти с деревни нельзя, всё шастають, окаяннае, помещика Манилова люди, всё норовят схватить, да взамен себя в солдаты отдать. Никакой жисти не стало. И солдат подговаривают, чтоб хватали. Нам хучь волком вой, а гумаги от барина нет. И что гумага? Вона, Картмазово разорили, считай, напрочь. Как ехать продавать? И что барину давать?

Потом сбавил накал страстей и уже просительно добавил:

— Вы уж, Константин Иваныч, угомоните тех окаянных. А мы недоимки-то соберём.

— Хорошо. Я добрый, — ответил Костя, — но до поры, до времени. Маниловщину пресечём. Сделаете мне вот что. До завтрева изберёте старосту, я буду вести дела только с ним. Потом поставите мне избу, пятистенок с печью и деревянным полом, и баню. Это в счёт оброка. Бабу мне дадите, чтоб приходила кашеварить, да постирать. Да не какую-нибудь смазливую вертихвостку, а почтенную пожилую женщину! Пока буду кормиться по домам по очереди, староста мне порядок скажет. Всё, можете идти.

Обчество начало расходиться, поглядывая на Костины одежды. Больше всего, видимо, их удивила красная шапка с меховой опушкой и полотняная рубаха с дырой на груди. А что поделать? Пистолет-то как-то надо доставать. Костя вздохнул и пошёл играть с пацанами в лапту.

С раннего утра, только замычали коровы, защёлкал пастушеский кнут, и забряцали ботала, Костя выполз из своего тёплого лежбища. Потянулся, сполоснул лицо из фляжки. Начал помаленьку разминаться. «Совсем в той деревне расслабился, — сетовал он, — форму потерял». В тот момент, когда он подтягивался на берёзовой ветви, мимо пастух гнал стадо. Древний мужичок, с правой, возможно парализованной, рукой. Она у него была заткнута за пояс, а в левой он держал кнут. Дед остановился и уставился на Костю.

— Что дед, рот раззявил? — спросил у него Костя, спрыгнув на землю, — или проходи, или деньгу плати за просмотр.

— Ичо это ты такое делаешь? — спросил дедок.

— Разминаюсь, — ответил Костя, — разогреваюсь, чтоб потом пойти Манилову ребра намять.

— Грозен ты, я погляжу, — рассмеялся старик, при этом взмахнул кнутом и ловко сбил соцветие репейника.

Тут уж Костина очередь пришла удивляться. Трёхметровым кнутом так точно угодить куда надо — это было интересно.

— Да уж, — ничего не смог ответить он, — с кнутом научишь управляться?

— Отчего ж не научить, — ответил дед, — приходи на пастбище, там и поговорим.

Но до пастуха Костя дошёл только после полудня. Он пробежался по окрестностям, знакомясь, так сказать, с оперативной обстановкой. Театром будущей деятельности. Далеко, конечно не забегал, навестил то там, то сям углежогов, добрался по краю болота до смолокурни, которую квалифицировал, как «каменный век». Тут как раз и было то место, которое отсекало Бахтино от внешнего мира с запада. Сплошные болота, старицы неизвестных рек и прочая вода.

С севера от деревни шла не дорога, а больше — широкая тропа, до самого Владимиро-Нижегородского тракта, мимо микроскопического хутора о трёх домах. На юге находился тракт Владимир — Судогда — Муром, и удивительное место — каменные обрывы. А с востока — опять леса и болота. Кругом рубили лес и изводили его на уголь, вырубки зарастали кипреем и постепенно превращались в луга. От этого Костя сердился и решил вечерком вздрючить селян.