Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ) - Страница 73

Обида на Меншикова за то, что Фёдора Матвеевича обошли в 1704 году и не приняли в монопольное компанейство по добыче морского зверя, не стихла и до сих пор. Хотя, кого-кого, а его-то должны были взять. Но ничего, проиграл тогда, отыграюсь сейчас. И это желание подкреплялось хорошо скрываемой ревностью к Меншикову — в том числе и за практическую узурпацию власти. Хотелось получить доступ к тем богатствам, что описывал неизвестный гость Мещерского.

«Морских солдатиков можно ещё послать, две роты, с верным человеком, — размышлял Апраксин, — тех, которые не относятся к Военной коллегии. Найти подходящего корабельного мастера, да чтоб построил корабли сообразно обстоятельствам, а не указу». Мысли блуждали в самых приятственных направлениях. Фёдор Матвеевич уже было собрался навестить Мещерских, как явился с обер-секретарь Тормасов. Доложил, что поступила странная челобитная от дворянина Романова и что с ней делать — неизвестно, ибо прецедент был всего один — с пастором Глюком, и то его решал лично вечныя и блаженныя памяти государь Пётр Алексеевич. Действительно, просьб о создании частных арифметических школ и гимназий в Адмиралтейств-коллегию ранее не поступало.

— Ты иди, Иван Афанасьевич, — сказал Фёдор Матвеевич, — я поразмыслю позже. И вели там, чтобы экипаж подавали, устал что-то я, домой поеду. А по Романову наведи справки, да отпиши ему срочно, пусть явится.

Конечно же, старая проститутка Крамер наверняка донесла Меншикову про тот разговор, а Светлейший ревностно следил за тем, чтобы никто не покусился на его прерогативы, в том числе и по способам обогащения. Поэтому надо и свои тайны поберечь.

В средине января, когда внезапно похолодало, и мерзкий ветер с Невы так и норовил выдуть остатки тепла из-под тощей епанчи, в сторону Васильевского острова скакал курьер. Вёз он пакеты из Сената и Военной коллегии Светлейшему князю Александру Даниловичу Меншикову. Навстречу ему, из-за поворота, проскакал чей-то мальчонка, видать хозяева послали по делам. Не успел курьер моргнуть глазом, как в тот же момент потерял сознание от сильного удара в голову. Когда он очнулся, сквозь мутный туман в глазах маячила борода какого-то мужика.

— Барин! Барин! Неужто сомлел?

— Сумка, сумка где? — спросил курьер.

— Вот сумка ваша. Неужто лихие люди позарились на государева человека? — продолжал бормотать мужик. — Все гумаги разбросали.

Пакеты собрали. Курьер с дрожью в руках пересчитал — слава богу, все на месте, иначе не сносить головы. Непонятно только, почему их двенадцать, вроде одиннадцать брал? В голове шумело. Мужик помог взгромоздиться ему на лошадь, и почта была доставлена Меншикову вовремя.

— Робингуды мы с тобой, Мыш, солнцем палимые, — сообщил Костя пацану, отдирая накладную бороду, — благородные разбойники, без страха и упрёка. Все нормальные люди под себя гребут, а мы — от себя подкладываем. Жаль, оценить некому.

Мыш аккуратно укладывал в сумку кожаный ремешок с привязанным к нему мешочком с дробью.

А с утра фактический правитель России читал почту.

«Светлейший Князь Александра Данилович, отец родной и благодетель богу молимся, чтоб не покинул ты нас своими милостями…» — так, это пропустить. Пробежался по тексту, это какой-то пасквиль на Акинфия Демидова. Всё пишут завистники, нет никакого покоя. Хотел было откинуть письмо в сторону, но глаз зацепился за написанное: «Похвалялся, что граф Апраксин у Ея Величества испросит дворянство… и вовсе Алексашке никакой веры нет… Баял де Алексашка будет у меня на посылках, вот где он у меня — в кулаке!».

Побагровел Данилыч от возмущения, закашлялся.

Дворянство ему, значит! На посылках я у него, значит, буду. Прав был государь, эту семейку на коротком поводке надо держать, да в железном ошейнике и в двух намордниках. Так и норовят руку откусить. Не зря ведь дворянство Петр Алексеевич им дал, да недодал, грамоту дворянскую не выписал. А они, значит, теперь по новой, не мытьём, значит, так катаньем. Ах, вор и разбойник! Вот, значит, как! Одной рукой даёт, а в другой камень держит! Были, были у Светлейшего делишки с Акинфием, да такие делишки, что, прознай о них в своё время Пётр, висели бы они на одном суку. И тут такой удар от верного, как ему казалось, подельника. Возможно и не поверил бы таким наветам, выкинул бы письмо, как и раньше выкидывал, но Светлейший знал Демидова, что у того амбиции простираются очень далеко. Ничуть не меньше, чем у него самого.

Схватил письмо и ещё раз прочитал, продолжая яриться. Так, Апраксину — пять тысяч, Макарову — три тысячи, и ему, Меншикову, три тысячи! Это его возмутило более, чем пожелание Акинфия иметь у себя в услужении самого князя, что его цена — как Макарову. «А более того князюшке не давать, не стоит он того, все равно скоро будет мне сапоги чистить…» А ещё было написано, что, подлец, дескать, Акинфий, за теми медными рудниками, что он просил, скрывает рудники серебряные и золотые. «Твой верный раб по гроб жизни Васисуалий Лоханкин». Кто таков Лоханкин, Александр Данилыч вспомнить не смог, да мало ли у него рабов? Всех и не упомнишь.

С ненавистью открыл вчерашнее письмо от Демидова: «…мое прошение в Берг-коллегии о даче нам Лапаевских казенных заводов со крестьяны, токмо и поныне на то резолюции я не получил…» И не получишь! В раздражении смял и бросил на пол письмо. Двуличный мерзавец! Ярость его достигла крайнего предела, пришлось секретарю звать лекаря, отворять князю кровь.

Светлейший, конечно же, не знал, что эпистолярная лихорадка поразила в тот же день не только Лоханкина. Хлестаков, Балаганов, Воробьянинов и другие, не менее уважаемые люди, тоже писали письма своим адресатам, с различием в мелких деталях, но с двумя неизменными тезисами: Акинфий на всех клал с прибором, и руда змеиногорских рудников содержит, помимо меди, третью часть серебра.