Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ) - Страница 45

— Ишь как выводит, шельма!

— Это ж Санька из слободки горло дерёт! — грубо ответил ей Пахом, но в той неизбывной печали ему показалось что-то родное и близкое.

— А сёранно жалостливо-то как! — вздохнула Матрёна и утёрла слезу, — ты бы, Пахом, хоть яичек бы яму занёс, сиротинушке. Смотри, как убиваецца-та!

Сашка в своих страданиях наверняка бы дошёл бы до всяких ненужных мыслей, например, стоит ли мылить капроновый шнур или так сойдёт, если бы в этот критический момент мимо него с грохотом не промчался какой-то шарабан, запряжённый парой лошадей. Сашку обдало потоками жидкой грязи из-под колёс, что сразу же вернуло его в суровый пространственно-временной континуум.

— Шумахер, блин! — пробормотал он, пытаясь отряхнуть с подолов кафтана налипшую грязь. — Лети-лети, — злорадно добавил он, — голубь сизокрылый.

Из-за поворота раздался вполне ожидаемый удар и треск ломающегося дерева. Там была могила для всех телег, и знающие люди заранее объезжали эту улицу стороной. Саша прибавил шагу, полюбоваться на гибель своего обидчика. Посреди необъятной лужи стоял тот самый шарабан, со сломанным колесом, и, судя по всему, сломанной осью.

— Редкая птица долетит до средины! — удовлетворённо подумал Саня.

— Шайзе! Бевеге зих, бетрюнкен швайн! — орал прилично одетый мужчина, приоткрыв дверцу колымаги.

— Налетели, вороны, Россию-матушку клевать! — с ненавистью подумал Саня, но вслух спросил: — Что тут у вас стряслось? Куда ты мчался, дубина?

Возле колымаги стоял, сняв шапку, белобрысый мужичок и непонимающе лупал белёсыми ресницами.

— Так эта… кричал всё время. Шнель, шнель. Кулаком в ухо бил, немец проклятый! — пожаловался кучер, шмыгнул носом и добавил, — свалился на мою голову.

— Что ты там разорался, прусская сволочь? — спросил Саша по-немецки.

— Я не пруссак, я шваб! — заносчиво ответил немец.

«Насчёт сволочи возражений не последовало», — удовлетворённо подумал Саша, а вслух сказал:

— Ты попал, шваб! Ты в России!

Настроение почему-то сразу улучшилось. Немец же, ничуть не обижаясь на обращение «сволочь» — видимо, у них там, в солнечной Швабии, это было нормальным обращением к незнакомым людям, сказал:

— Я слышу речь цивилизованного человека! Никогда бы не подумал, что в глубине этой дикой, варварской страны можно встретить соотечественника!

— Я не соотечественник, — уточнил Саша, — я русский. Шубин Александр, к вашим услугам

— О! А я — Гейнц, Гейнц Шумахер! — приподнял шляпу вместе с париком немец.

— Быстроходный Гейнц, — усмехнулся Сашка.

— О! Откуда вы знаете? Меня быстроходным Гейнцем назвал господин Брюс, когда узнал, что до Санкт-Петербурга я доехал всего за три месяца! Скажите, герр Александер, где мы? И можно ли здесь починить мою карету?

На улице ещё было вполне светло, поэтому вокруг сломанного шарабана начали собираться мужики из окрестных домов. Они ожидали момента, когда их позовут вытаскивать из лужи застрявшую повозку, и деловито прикидывали, как они будут делить багаж незадачливого путешественника. Саша затравленно огляделся по сторонам и сказал:

— Можно. У нас всё можно. Но, боюсь, это обойдётся слишком дорого.

Посмотрел на туфли с квадратными носами и бронзовыми пряжками, в которые был обут немец и добавил:

— Сидите там, я сейчас.

Достал из котомки свой планшет, бумагу и карандаш, и заорал:

— Та-ак! Кто карету сломал? Видоки, начинаем записываться. Кто что видел? Вот ты! Куда? А ну стой! Ну-ка всё записываемся! Пахом! Ты куда? Я тебя записал!

Ненависть русского народа к разного рода документам, переписям и росписям носит, видимо, иррациональный и безусловный характер. Мужики как-то незаметно растворились в сумерках, остался всего лишь один Пахом. Он с обречённым видом подошёл к Саше и спросил:

— Лександра Николаич, может не надо меня записывать? Может мы так… договоримся?

— Договоримся, — согласился Саня, пряча письменные принадлежности. — Дам рупь, если возьмёшь нормальных мужиков, и вы дотащите телегу до моего дома. Чтоб только ни-ни! А то ведь запишу! И жердь какую принеси, немчуру вызволять. А то здесь утонет или лихоманку схватит — греха не оберёмся, если помрёт.

И тут же, на всякий случай, добавил:

— Вот тогда нас точно всех перепишут. И сосчитают.

— Сделаем, Александр Николаевич, — с видимой радостью согласился Пахом, — нешто мы без понятия? Я сейчас, мигом.

Вообще-то поначалу Саня, разозлённый тем, что его так бессовестно облили грязью, хотел дождаться окончания гуманитарной операции. Потом, через недельку, подобрать, при необходимости, на задворках ближайшего кабака впавшего в ничтожество немца и пристроить к делу. А не пристроится — так просто забыть его, как прискорбный анекдот отечественной действительности. Но что-то в нём дрогнуло. Какие-то ещё окончательно не деградировавшие интеллигентские рефлексии сработали. Видимо, он подсознательно поставил себя на место немца и содрогнулся.

Однако через час карета стояла во дворе у Сашки, аккуратно установленная на четырёх чурбаках. Сломанное колесо вежливо было прислонено к забору. Зато три других растворились в пространстве. Видимо, сметливые слободские мужики решили, что хорошим барам надо облегчить, сколь возможно, их бестолковую жизнь. Глупо загромождать двор — всё равно скоро зима и карету придётся ставить на полозья.

Саша удовлетворённо вздохнул. Весь багаж остался цел и даже лошади стояли в конюшне. Хрен с ними, с колёсами, всё равно на полозья ставить. Степан, незадачливый кучер, поселён там же. Правда до этого, чтобы он не замёрз, его заставили натаскать воды в баню, наколоть дров и вообще.