Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ) - Страница 67

— Вы там грузите, что надо, а я с хозяином потолкую.

Несильно подталкивая Кузьму Никитича в поясницу, он повел его к крыльцу. В окошке терема мелькнули лица хозяйки и дочки. Видя плачевное состояние клиента, Костя налил ему соточку из фляжки, а подоспевшая и мигом сообразившая, что к чему, Елена Васильевна подала калач и, почему-то, солёный огурец. Отдышавшись, купец, наконец-то смог говорить членораздельно:

— Ты мы ж… если бы знали… так то тож… сгоряча-то…

— Ну да, я не виноватый, она сама пришла, — хмыкнул Костя, — ну давай, больше не балуй, а то ведь однажды буду не в духе, прибью ненароком. Есть к тебе дело…

Через час умиротворённый Костя вышел на крыльцо, а немного погодя появился и сам купец.

Раздражённый таким гуманизмом, Сашка спросил:

— Что ты там с этим чучелом реверансы танцуешь?

— После выдачи люлей надо клиенту выдать пряник. Мы ж не хотим тут устраивать всякие Монтекки с Капулеттями. Пусть отрабатывает наше доброе к нему отношение. Он тебе пряжу будет поставлять из Касимова. Вообще-то жизнь нас учит избегать всяких отношений с алкоголиками, наркоманами и гомиками, но, поскольку наш купчик до сих пор не разорился окончательно, есть шанс, что не прогорит и в дальнейшем.

— А ещё, Константин Иваныч, — догнал Костю Калашников, — тут приходил приказчик от купца Игнатьева, разыскивал Александра Ивановича. Что-то, говорят, привезли ему. Велите послать за ним?

Костя велел.

Лишний раз все убедились, что Сашкины трудности не прошли бесследно. Как круги по воде, информация потихоньку расползлась по необъятным просторам нашей родины. Тот купец сказал этому, этот — тому, так и пошла гулять байка, что есть в Александровой слободе чудак, которые покупает всякие, никому ненужные штуки. Не прошло и полгода, как купец Игнатьев прознал про это, а у него мёртвым грузом лежало два с лишним пуда этого самого, не к ночи будет помянуто, которое купил незнамо зачем, помутнение какое-то на него нашло. Перс просто всучил ему этот калаем, чуть ли не силком, и только теперь вроде бы, помилуй господи, нашёлся покупатель. Послал в Александрову слободу своего приказчика, и велел ему, чтоб продал тому человеку металл, кровь из носу. И ведь продал! И даже получил заказ на новую партию, по той же цене. Чудны дела твои, господи, да не переведутся на свете такие дураки, что покупают всякую ерунду за звонкую монету. Тут же договорились и о продаже сурьмы и купоросного масла, и, что удивительное, дали задатку. Окрылённый приказчик умчался врать своему патрону, что де, едва продал тот цинкум за бесценок, но других покупателей нет, и не предвидится. Зачем людям калаем, приказчик на радостях забыл спросить, за что и был жестоко бит Игнатьевым.

Сашка порадовался, сообщил новость Гейнцу.

— Что за чушь, — безапелляционно заявил на это немец, — какой ещё металл цинкум? Металлов, всем известно, всего семь, по числу планет. Никаких других металлов нет и быть не может!

— Не значит, будет металл без планеты, а ты со своими алхимическими воззрениями можешь и дальше прозябать в дремучести. Ты ещё попросишь у меня знаний!

Сане сильно хотелось всё-таки дать в рыло этому носителю академических суждений, но сдержался. Всё-таки интеллигентные люди, образованные, не пристало им, как сиволапым, отношения выяснять на кулаках. Тем более день такой благостный, канун Рождества.

Эпилог 1725 года

Санкт-Питерсбурх погрузился в святочное безумие. Вразнобой грохотали пушки, по улицам шатались пьяные в неимоверном количестве. Ея величество изволили осматривать праздничных фейерверков, между которыми означена была надпись: «свет твои во спасение». Как оная окончилась, тогда вошли в Переднюю господа: адмирал Апраксин, канцлер граф Головкин, князь Ромодановский; и через доклад его светлости князя Меншикова к Ея величеству вошли в Столовую, которых Ея величество изволила пожаловать по рюмке вина. Потом вошли Его королевское высочество герцог Голштинский Карл Фридрих, и господа здешние, и иностранные министры и генералитет, и штап-офицеры, с поздравлениями, и, выпив за здоровье Ея величества, отбыли восвояси. Вслед за ними отбыл и Светлейший, а императрица изволила в своих покоях играть в новомодную игру шнип-шнап вместе с генерал-адмиралом Апраксиным и своими фрейлинами.

Ея величество было с устатку и не в духе. Опухали ноги, и императрица лечилась известным лекарством — красным венгерским. Но настроения не было, и оттого гогот молодых жеребцов-гвардейцев, из-за закрытых в апартаменты дверей, заставил её поморщиться.

— Что там? — недовольно спросила она у генерал-адъютанта Нарышкина.

— Сию секунду, Ваше величество, — ответил придворный и исчез за дверями, но тут же вернулся в сопровождении подпоручика Мещерского.

— Вот, Ваше величество, — быстро перевёл стрелки Нарышкин.

— Так точно, Ваше величество, — гаркнул подпоручик.

Он был изрядно пьян, однако всем известно, что в преображенцах слабаков не держат. На лице императрицы было написано высочайшее неудовольствие.

— Разрешите доложить, — уже на тон ниже спросил Мещерский, и, дождавшись кивка, продолжил, — от дядюшки Петра Фёдоровича батюшка получил письмо… Я сегодня пересказал его господам офицерам…

— О чем письмо-то? — переспросил Апраксин.

Мещерский доложил.

— Но, — добавил он, — поручик Ржевский то письмо толковал превратно и зело непотребно, о чем не осмелюсь докладывать Вашему величеству.

— Докладывай, — милостиво повелела императрица, макнула белую булку в плошку со сладким красным вином, и деликатно откусила кусок.